Р. Барт
Империя знаков
Случай

Западное искусство превращает «впечатление» в описание. Хокку же никогда не описывает: это искусство антидескриптивно, ибо всякое состояние вещи оно моментально, неустанно и победоносно превращает в хрупкую сущность явления: это мгновение – в буквальном смысле «неудержимое», - когда вещь, которая уже является лишь языком, начинает превращаться, переходить из одного языка в другой, - и предстает нам как воспоминание об этом будущем, являясь при этом уже прошедшей. В хокку существенно не только событие (увидел первый снег \ и этим утром \ лицо умыть забыл), но также и то, что, как нам кажется, является скорее призвание живописи – сама картинка, каких много в японском искусстве. Так, например, хокку Шики: с теленком на борту \ кораблик небольшой плывет по речке \ сквозь дождь вечерний. Становиться своего рода абсолютной интонацией (подобно Дзен, принимающему таким образом всякую вещь, пусть даже ничтожную), складкой, которая легким и точным движением расписала страницу жизни, ткань языка. Западному жанру описания в духовном плане соответствует созерцание, методическое воображение форм, присущих божественности, или же эпизодов из евангельского текста (у Игнатия Лойолы опыт созерцания по существу своему имеет описательный характер); хокку же, напротив, произносится на фоне метафизики без Бога и субъекта и соответствует буддистскому Мю и дзенскому сатори, которые отнюдь не являются озаряющим нисхождением Бога, но пробуждением перед фактом, схватыванием вещи как события, а не субстанции, достижением того изначального предела языка, который граничит с беззвучием (впрочем, ретроспективным и восстановленным беззвучием) самого случая (что относится скорее к языку, нежели к субъекту).
С одной стороны количество и распространенность хокку, а с другой – краткость и замкнутость в себе каждого из них, похоже, делят и упорядочивают мир до бесконечности, создавая пространство чистых фрагментов, пылинки событий, которые ничто, даже посредством устранения обозначения, не может ни свернуть, ни подчинить себе, ни сконструировать, ни завершить. Ибо время хокку лишено субъекта: чтение не имеет другого я, кроме всей совокупности хокку, где это я бесконечно преломляется и есть не более чем место чтения. Согласно образу, предложенному доктриной Хуа-Йен, можно было сказать, что коллективное тело хокку – жемчужная сеть, где в каждой жемчужине отражаются все остальные и так далее до бесконечности, где нет возможности нащупать центр, первичный источник излучения (для нас же наиболее подходящим образом, воплощающим это изобилие, не имеющее ни двигателя, ни опоры, эту игру вспышек, не имеющую начала, может служить словарь, где каждое слово определяется только с помощью других слов).
На Западе зеркало является по сути своей нарциссическим объектом; человек не мыслит зеркало иначе, как предмет, который необходим ему, чтобы смотреть на себя; на Востоке же зеркало, похоже пусто: оно символически отражает пустоту самого символа («Разум совершенного человека, говорит учитель Тао, подобен зеркалу. Он ничего не хватает, ничего и не отталкивает. Он принимает, но не удерживает»). Зеркало ловит лишь другие зеркала, и это бесконечное отражение есть сама пустота (которая, как известно, есть сама форма). Таким образом, хокку заставляет нас вспомнить о том, чего с нами никогда не случалось; в нем мы узнаем повторение без начала, событие без причины, память без личности, речь без сцеплений.
То, что я говорю о хокку, можно сказать обо всем, что происходит в той стране, которую мы называем здесь Японией. Подобным же образом, в то время как некоторые школы Дзен сохраняют практику медитации в положении сидя как упражнение, нацеленное на достижение буддоподобия, другие отказываются приписывать ей такую цель (которая, впрочем, считается чрезвычайно важной): нужно оставаться в положении сидя «только для того, чтобы оставаться сидящим». Возможно хокку (как и бесчисленные графические жесты, которая означена наиболее современная жизнь Японии) пишется только «только для того чтобы писать».
В хокку отсутствуют две фундаментальные черты нашей тысячелетней классической литературы: во-первых, описание (трубка лодочника, тень сосны, запах рыбы, зимний ветер здесь не описываются, то есть не украшаются разного рода обозначениями или выводами, которые, на правах знаков, вовлекаются в раскрытие истины или чувства: реальности отказано в смысле; более того, реальное лишено даже смысла реальности); во-вторых, определение; оно не только переводится в жест, пусть даже графический, но возводится к своеобразному эксцентричному распадению объекта, как это прекрасно выражено в дзенском анекдоте, где учитель устанавливает первичное определение (что такое веер?) не посредством немой иллюстрации, чисто функционального жеста (раскрыть веер), но – изобретая целую цепь побочных действий (сложить веер, почесать им шею, вновь открыть, положить на него пирог и подать учителю). Не описывая и не определяя, хокку (так я буду называть, в конечном счете, всякую краткую черту, всякое событие японской жизни, каким оно предстает моему чтению), хокку сводится к чистому указанию. Это и есть оно, это так – говорит хокку, это таково. Или же еще лучше: так! – говорит оно столь мгновенным и кратким мазком (без дрожания и следов по краям), что всякая связка покажется излишней и навсегда устраненной, как сожаления по поводу возможности определения. Смысл здесь лишь вспышка, световая прорезь: когда меркнет свет смысла, осветившая невидимый мир, - писал Шекспир; однако вспышка хокку ничего не освещает, не выявляет; она подобна фотографической вспышке, когда фотографируют очень старательно (в японском духе), забыв, однако зарядить аппарат пленкой. И еще: хокку (черта) воспроизводит указательный жест маленького ребенка, который на что угодно показывает пальцем (хокку не привязано к субъекту), говоря это! Таким непосредственным движением (то есть лишенным всякой опосредованности: знания, именования, обладания), что указание выявляет саму невозможность классификации объектов: ровным счетом ничего особенного, говорит хокку, в согласии с духом Дзен: событие не относится ни к какому виду, особенность его быстро кончаться; подобно изящному завитку, хокку обертывается вокруг себя самого, след знака, который, кажется, намечался, стирается: ничто не достигнуто, камень слова был брошен напрасно: нет ни волн, ни влияния смысла.